ENG
Продолжая нашу рубрику, публикуем статью, написанную историком и секретарём ЦК братской для нас Объединённой коммунистической партии Станиславом Александровичем Рузановым. Автором проведено исследование: как народ воспринял смерть вождя и как проходило прощание. За сто лет буржуазия накопила массу вранья на эту тему. Основываясь на документах и воспоминаниях современников, товарищ Рузанов создаёт ясную картину того, что было на самом деле.
Смерть в Горках: вокруг вымыслов
Сообщение о смерти вождя русской социалистической революции было передано по всесоюзному радио еще ранним утром 22 января, однако вышедшие из печати советские газеты о случившемся хранили молчание. Это уверенное спокойствие советских газет – куда более массового средства информации в те годы, нежели радио, – в какой-то мере передавалось и населению необозримой страны. Однако были и те, кто, согласно поздним воспоминаниям, переживали труднообъяснимое чувство волнения и даже тревоги.
Ближе к одиннадцати часам утра центр советской столицы наводнили делегаты XI Всероссийского Съезда Советов, собравшегося в преддверии Съезда Всесоюзного еще 19 января. Несмотря на решавшиеся Съездом первостепенные вопросы жизнедеятельности советской Республики (помимо прочего, Съезду предстояло сформировать и направить свою делегацию для участия в высшем властном форуме недавно образованного Советского Союза), все первые дни его работы проходили в обычном штатном режиме.
Нечто неожиданное стало происходить только перед самым открытием утреннего заседания 22 января. Председательствующий на Съезде глава ВЦИК РСФСР Михаил Калинин, с трудном поднявшийся над полупустым президиумом (что для мероприятий подобного уровня являлось более чем необычным), неожиданно попросил «товарищей делегатов» подняться с мест. И далее, без мало уместных в такой ситуации пауз, словно отвечая на немой вопрос участников Съезда – и о том «чего они мешкают» (с открытием), и о том «отчего президиум, как вырубленный, поредел?»[1] – «всесоюзный староста» объявил собравшимся, что вследствие резкого и неожиданного ухудшения состояния здоровья, накануне вечером в шесть часов пятьдесят минут не стало Ленина.
Оба этих вопроса, словно повисших в напряженной атмосфере «пятиэтажного здания Съезда Советов», безошибочно передал позднее читателям своей монументальной поэмы-эпоса «Владимир Ильич Ленин» В.В. Маяковский. Оказавшемуся в тот день среди делегатов XI Съезда Советов Маяковскому, таким образом, довелось одним из первых в Москве услышать официальное сообщение о смерти вождя. Находясь под глубоким впечатлением от увиденного на заседании Съезда, а еще более – от всех последующих траурных дней, поэт революции поставит своей целью написать масштабное поэтическое полотно, посвященное всемирно-историческому значению ленинского феномена.
Кстати, то обстоятельство, что президиум Съезда, на что и обратил внимание Маяковский, оказался в этот день весьма малочисленным, – вполне себе достоверный исторический факт, а отнюдь не эффектный художественный прием революционного поэта. Известно, что весть о кончине Ленина стала для большей части населения весьма неожиданной. Многие отмечали, что состояние Председателя СНК в дни, предшествовавшие смертельному кризису, значительно улучшилось, что давало даже надежду на его полное выздоровление с последующим возвращением ко всему объему государственной и партийной работы. Скоропостижный уход Ленина, ставший неожиданностью даже для его лечащих врачей, потребовал значительного напряжения сил всего руководящего звена – в первую очередь для должной организации похорон основателя и вождя первого в истории рабочего государства. К событиям в Москве, скованной жесточайшими январскими морозами, было приковано внимание всего мира.
Сразу же после получения трагической вести из подмосковных Горок (по данным газеты «Рабочая Москва» от 24 января 1924 года, об этом в 19 часов 30 минут по прямому проводу членов Политбюро проинформировала соратник и сестра покойного Мария Ильинична Ульянова), туда на автосанях немедленно выехала группа членов ЦК РКП (б). Кстати, одновременно газета сообщила еще одну интересную деталь, на которую в суматохе тех дней тогда мало кто обратил внимание. Однако впоследствии именно эта деталь в угоду политической целесообразности надолго выпадет из официального контекста советской ленинианы.
Дело в том, что прямо по соседству с т.н. «Большим» «центральным» домом бывшей усадьбы, где и проходил лечение В.И. Ленин, располагался также «партийный» санаторий Московского Комитета РКП (б). По случайному стечению обстоятельств, именно 21 января в этом пустовавшем санатории оказался один единственный пациент – приехавший накануне с тяжелой простудой член ЦК РКП (б) Николай Бухарин. Помимо Бухарина в Горках оказался также его давний соратник и приятель, секретарь недавно созданного Института Ленина Владимир Сорин. Считается, что именно он, заметив непривычное оживление в «Большом доме», немедленно поспешил сообщить об этом Бухарину[2], который, таким образом, и оказался свидетелем последних минут жизни (как отмечал позднее сам Бухарин, «последнего вздоха») Владимира Ильича.
Конечно, появление Бухарина у смертного одра Ленина первым вряд ли могло существенным образом изменить политический расклад в разворачивавшейся внутрипартийной борьбе. Другое дело, что сам Бухарин являлся одним из фигурантов ленинского «Письма к съезду», в котором содержалась характеристика всех наиболее видных руководящих работников партийного ЦК. Учитывая, что данное «Письмо» планировалось обнародовать на предстоящем XIII съезде РКП (б), и что помимо личностных характеристик в нем содержалось конкретное организационное предложение: «обдумать способ перемещения» И.В. Сталина с поста Генерального секретаря ЦК РКП (б)[3], – в этих условиях вопрос о появлении Бухарина в Горках раньше других членов Политбюро мог приобрести важное политическое звучание и, вероятно, несколько укрепить его, «любимца всей партии»[4], позиции.
Вот почему Григорий Зиновьев, председатель Коминтерна, член Политбюро и один из лидеров недавно оформившегося политического «триумвирата» с Каменевым и Сталиным против Троцкого, в срочном порядке отозвал Бухарина по телефону из Горок в Москву. И только после своего немедленного возвращения, Бухарин вновь, теперь «уже вместе со всеми высшими политическими руководителями партии и страны, снова приехал в Горки»[5].
Пока Зиновьев решал вопрос с «неуместным» пребыванием в Горках Бухарина, Сталин, как считается, обезопасил «триумвират» от «фактора Троцкого» (по популярности в те годы он следовал сразу за Лениным и стране был известен в качестве второго по значимости руководителя Октябрьской революции и признанного вождя РККА). Дело в том, что Троцкий в день смерти Ленина находился на пути в Сухум, куда по решению Политбюро был направлен на лечение. Уже в дороге он получил шифрограмму от Сталина, в которой сообщалось, что похороны должны состояться 26-го, из чего следовало, что Троцкий на них прибыть никак не успевал, а потому принял решение поездки не прерывать. В последующие годы Троцкий не раз высказывал предположение, что относительно даты похорон его намеренно ввели в заблуждение. «На самом деле, – отмечал он позднее, – похороны состоялись только в воскресенье, и я вполне мог бы поспеть в Москву»[6]. При этом факт своего отсутствия на похоронах В.И. Ленина сам Троцкий менее всего склонен был соотносить с исходом последовавшей далее политической борьбы, и главным образом, с поражением, нанесенным ему и его сторонникам представителями сталинской группы.
С началом массированной антикоммунистической кампании, развернувшейся в советских СМИ в конце 1980-х гг., упомянутое выше предположение Л.Д. Троцкого стало однозначно и безапелляционно трактоваться в пользу «коварства» И.В. Сталина. И это при том, что сами инициаторы данной кампании, очерняя последнего, не испытывали ни малейшей симпатии также и к самому Троцкому, которого упорно именовали «демоном революции», а подлинную цель массированной атаки на недавнее прошлое видели в тотальной «декоммунизации» всего, тогда еще советского, пространства еще единой страны.
Вполне закономерно, что в пылу жарких «разоблачений» никто тогда так и не удосужился обратить внимание (правда, подобная задача организаторами данной кампании никогда не ставилась), что в качестве первоначальной даты ленинских похорон действительно называлось 26 января. На это беспристрастно указывают многочисленные сообщения советских и партийных газет, четко фиксировавших соответствующие постановления и решения высших правительственных органов Советской России и Союза ССР. Следовательно, шифрограмма Генерального секретаря, разосланная во все властные инстанции в центре и на местах поздним вечером 21 января, не могла называть никакую другую дату церемонии похорон, кроме той, что была определена экстренным заседанием союзного ВЦИК и партийного пленума. Последнее означает, что наркомвоенмор, одновременно со всеми другими лидерами государства получивший аналогичную шифрограмму, извещавшую о дне погребения вождя, введен в заблуждение не был. Другое дело, что впоследствии от первоначально установленных сроков пришлось отступить, о чем Троцкого, прибывшего к тому времени в Абхазию, судя по всему, действительно не проинформировали.
Что же касается подлинной причины переноса сроков похорон ровно на сутки – на 27-е января, то и здесь говорить о злом умысле вряд ли приходится.
Дело в том, что к моменту прибытия гроба В.И. Ленина в Москву и установки его для прощания в Доме Союзов, стало совершенно очевидно, что отведенных на это четырех дней (с вечера 23 по утро 26-го) будет явно недостаточно. Наплыв в Москву многочисленных делегаций, а также не менее многочисленные просьбы делегаций, еще только формировавшихся, отодвинуть по срокам церемонию погребения пролетарского вождя, заставили ЦИК СССР принять историческое решение. На своем утреннем заседании 24 января «в целях предоставления всем желающим, которые не успеют прибыть в Москву ко дню похорон, возможности проститься с любимым вождем» главный Президиум страны постановил: «гроб с телом Владимира Ильича сохранить в склепе, сделав последний доступным для посещения». «Склеп соорудить у Кремлевской стены, на Красной площади, среди братских могил борцов Октябрьской революции»[7].
Таким образом, речь шла исключительно о том, чтобы соорудить над местом погребения (могилой) В.И. Ленина временный склеп, заменив его впоследствии сооружением более монументальным. Сам склеп еще некоторое время (сроки не оговаривались) должен был быть открыт для прощания уже после официального церемониала похорон, т.е. после внесения в него гроба с телом вождя. (Временное бальзамирование останков Ленина было произведено профессором Абрикосовым, и предполагалось, что оно позволит насколько это возможно продлить процедуру прощания с ним для всех желающих).
Первое заседание по вопросу обустройства могилы В.И. Ленина состоялось еще утром 23 января, т.е. накануне упомянутого выше постановления ЦИКа. Еще ранее была образована соответствующая Комиссия под председательством Ф.Э. Дзержинского. Определиться с местом для погребения тела вождя было поручено бывшему управделами Совнаркома РСФСР и фактическому секретарю его председателя В.Д. Бонч-Бруевичу. Он, собственно, и предложил тот единственный проект обустройства места погребения Ленина, к воплощению которого и предстояло вскоре приступить Комиссии. Проект, навсегда определивший неповторимый облик революционного погоста Красной площади, который с тех пор не раз совершенствовался, но никогда более не видоизменялся концептуально.
«Тут, перед стеной, – вспоминал много лет спустя о мотивах своего выбора Бонч-Бруевич, – где немного дальше покоится тело Я.М. Свердлова…, где направо и налево тянутся длинной полосой могилы коммунаров, погибших в огне борьбы за социалистическую революцию, тут… немного впереди, но среди них... возле той башни, где всегда поднималась трибуна» [с которой выступал Ленин], «вот здесь пусть будет его могила, его последнее место покоя»[8].
Строительство временного склепа (слово «мавзолей» по отношению к ленинской могиле тогда еще не вошло в устоявшийся обиход), было поручено известному еще с дореволюционных времен архитектору А.В. Щусеву. По сути, Щусеву предлагалось сделать невозможное. В кратчайшие сроки, к раннему утру 26-го (при условии, что приступить к выполнению работ он смог только в ночь на 25 января), архитектору предстояло соорудить монументальною конструкцию временного склепа-обелиска, причем сделать это в условиях жесточайшего мороза, обрушившегося в дни прощания с Лениным на Москву. Однако уже в процессе сооружения каркаса усыпальницы Щусеву стало очевидно, что к установленным срокам завершить начатые на Красной площади работы не представляется возможным. Учитывая это, а также чрезвычайный наплыв желающих поклониться праху вождя в Доме Союзов, Комиссия под председательством Дзержинского принимает единственно возможное в данной ситуации решение – перенести начало церемонии похорон на утро 27 января.
Однако прежде, чем продолжить непосредственно о Мавзолее – надгробном монументальном сооружении над могилой вождя (к слову сказать, весьма распространённом в мировой практике), стоит отдельно сказать о другом. О самой атмосфере ленинских похорон, во время которых, собственно, и зародилась неординарная для того времени идея – правда, не столько в силу ее новизны, сколько в силу нереальности исполнения. Ведь речь шла не просто о том, чтобы сделать усыпальницу над могилой вождя открытой для посещения широкими массами, что логично и закономерно. Предполагалось попытаться сохранить прижизненный облик покойного в склепе, чтобы дать возможность еще не одному поколению людей с ним проститься.
Стоит только поразиться грандиозностью идеи: каждое новое поколение, пришедшее на Красную площадь к его усыпальнице, должно было в исторической перспективе продолжать поступь того самого траурного шествия января 1924 года, участники которого клялись исполнить начатое им, и так – до полной победы вселенского Октября. Кстати, именно в этом состояло подлинное значение поразительного по своему символизму лозунга, реявшего со страниц партийных газет и над массами демонстрантов на Красной площади в дни похорон: «Могила Ленина – колыбель свободы всего человечества». Прийти к этой могиле – значило приобщиться, чтобы, приобщившись, вынянчить, будто в колыбели, свою собственную свободу, формула которой была впервые открыта человечеству русской социалистической революцией и ее героическим вождем.
Без осознания подобного никогда не понять, что зародившаяся ровно в те самые траурные дни идея бальзамирования останков вождя на годы вперед – не менее логична и закономерна. Что отчасти, она естественным образом проистекает из глубинного и потаенного стремления веками замордованного народа обрести, наконец, своего освободителя здесь, на этой земле. А когда потеряли – на века запечатлеть его прижизненный облик, смертью смерть поправ. Как вечный символ того, что свобода не дается заклинаниями и молитвами, но добивается величайшими лишениями, страданиями и жертвами в первую очередь тех, кто эту борьбу направляет и ею руководит.
Великое прощание: опыты реконструкции
Так получилось, что церемония прощания с Владимиром Ильичом Лениным, начиная в морозное утро 23 января, осталась запечатленной в истории едва ли не по минутам. Причем, главная заслуга в деле реконструкции грандиозных, поистине народных проводов народного вождя принадлежит отнюдь не воспоминаниям его участников и очевидцев. Несущие часто отпечаток субъективизма, они для такого дела подходят далеко не всегда. Другое дело – советская пресса. Ей в данном вопросе следует отдать должное. В условиях все еще слабого радиовещания, в отсутствие телевидения и тем более интернета, многочисленные периодические издания, к культуре чтения которых уже основательно успело приобщиться население необозримой страны, стремились максимально восполнить информационный вакуум, подробно информируя читателей о событиях, связанных с проводами вождя.
К тому же именно пресса – по точному наблюдению свидетеля века экономиста Н.Валентинова (Вольского) – еще и верный показатель общественно-политической атмосферы[9]. Глядя на необычайное разнообразие информационных материалов и особенно на их подачу, стиль изложения, круг авторов и т.д. за один лишь январь 1924 года, нельзя не отметить очевидного. Что за редким исключением все позднесоветские СМИ, не говоря уже о нынешних, выглядят на их фоне исключительно поверхностными, до невозможности обезличенными и шаблонными. Данное обстоятельство, вероятно, лучше других свидетельствует о самом содержании последовательно сменявших в истории страны эпох: от грандиозного, окрыляющего старта и более чем триумфального марша государства Советов – к периоду политической стагнации и «застою» его общественной системы, а оттуда, через ее слом, – к подлинному общественному упадку и деградации.
В подтверждении сказанного выше, обратимся к уникальному документу эпохи – изданному по итогам траурных ленинских дней фолианту «У великой могилы»[10]. Данное издание вполне могло быть отнесено к разряду самостоятельных художественных произведений, не будь одного важного обстоятельства. По своей структуре книга представляет собой не что иное, как собранные воедино самые разнообразные материалы – репортажи, свидетельства, отклики современников и очевидцев на смерть и похороны вождя пролетарской революции, исполненные в виде факсимиле газетных полос или перепечатки отдельных, наиболее значимых материалов в них содержавшихся. При том, что, как особо оговаривается редколлегией, перечень включенных в книгу материалов далеко не полный и сформирован исключительно на основе данных московской периодической печати, издание насчитывает свыше шестисот страниц не единожды не повторяющихся по стилю и содержанию материалов. Не повторяющихся даже в том случае, когда речь идет о политических воззваниях, обращениях и декларациях, – т.е. документах официального характера.
Даже спустя десятилетия, ведущие издания советской периодической печати буквально по минутам доносят до нас размеренный, строгий распорядок траурных ленинских дней в Москве. А также – непередаваемую их атмосферу и колорит.
Ровно в 9.30 утра 23 января гроб с телом В.И. Ленина был вынесен из «Большого дома» в Горках. К тому моменту соратники и сотрудники Ленина, члены партийных Политбюро и ЦК, союзного и российского ЦИК и СНК, делегаты обоих Съездов Советов перемешались с огромными массами желающих сопровождать процессию местных жителей. Дело в том, что еще накануне прощания, ошеломленные правительственным сообщением о кончине вождя, к его смертному одру устремились жители окрестных с Горками подмосковных деревень, чтобы собственным присутствием запечатлеть уважение к человеку, чья подпись стояла под историческим Декретом о земле. Документом, который решительнее и последовательнее всех прочих мероприятий предшествующих властей покончил с пережитками крепостнического рабовладения в России.
Через четверть века подмосковные Горки, ставшие для Ленина и домом, и больничной палатой и даже местом заточения (известно, что врачи настоятельно требовали от Владимира Ильича строго дозировать интеллектуальную деятельность, что для него, без сомнения, являлось источником неподдельных страданий), специальным постановлением советского правительства обретут официальный статус мемориального Музея. В ознаменовании этого события скульптор С.Д. Меркуров, которому тотчас после смерти В.И. Ленина было поручено изготовление посмертной маски покойного, передал в дар Горкам одно из самых уникальных своих произведений – поразительную по своему напряжению и драматизму скульптурную композицию «Похороны вождя».
Монументальная, высеченная из массивного гранитного монолита скульптурная группа С.Д. Меркурова изображает момент выноса тела Ленина из здания бывшей усадьбы. Так как работа над монументом была начата задолго до эпохи «культа», в 1927 году, несущие гроб пролетарского вождя представлены скульптором подчеркнуто условно. В их лицах как бы запечатлен собирательный образ всего русского пролетариата. (Согласно задумке Меркурова, ничто не должно было отвлекать зрителя от основного смыслового центра композиции – покрытого саваном тела Ленина, подчеркивая тем самым подлинно народный характер проводов вождя).
Неудивительно, что впоследствии, во многом именно из-за этого обстоятельства – Меркуров не запечатлел никого из тех, кто к концу 1930-х гг. входил в официально утвержденный «канонический» круг «учеников и соратников Ленина» – к данному произведению прославленного в Союзе скульптора официальная пропаганда будет относиться с некоторой прохладой. К примеру, подчеркивался якобы «односторонний подход» Меркурова «к решению [ленинской] темы в… скульптурной группе», получившей вследствие этого «лишь символически скорбное звучание»[11].
Только в 1958 году меркуровская композиция по праву займет более чем символическое место в Горках. С момента своей установки на территории Музея и по настоящее время она открывает «Траурную аллею» – ту самую, по которой 23 января 1924 года многолюдная похоронная процессия направилась к железнодорожной станции Герасимовка.
Помимо скульптора Меркурова, который и запечатлел позднее увиденное в камне, очевидцем и непосредственным участником грандиозного шествия за гробом (его кроме как на руках перенести из заснеженных Горок возможным не представлялось) оказался поэт Демьян Бедный. Потрясенный и растроганный одновременно, ровно через год он написал стихотворение «Снежинки» («…И падали и падали снежинки / На ленинский – от снега белый – гроб»), в котором поспешил засвидетельствовать все пережитое в те дни. Всё увиденное – и «народный плач у Горок, / И проводы вождя, и скорбь, и жуть, / И тысячи лаптишек и опорок, / За Лениным утаптывавших путь», – все это с поразительной точностью запечатлел он в небольшом, но удивительно лиричном стихотворении, которое даже спустя годы после незаслуженного отлучения поэта и от общественной, и от литературной жизни (в 1938 году Демьян Бедный был исключен из ВКП (б) и Союза писателей СССР), по-прежнему оставалось его заметным вкладом в копилку отечественной поэтической ленинианы.
К половине двенадцатого участники величественной, растянувшейся на многие километры процессии достигли железнодорожной станции. Здесь многотысячную колонну уже ожидал специальный экстренный поезд (паровоз У127 и багажный вагон № 1691), названный впоследствии «Траурным». В 11 часов 40 минут красный гроб с телом пролетарского вождя был установлен в вагоне поезда, который должен был доставить его в Москву. К моменту отправления состава температура на улице опустилась ниже 35 градусов, но даже несмотря на жестокий мороз, с самого раннего утра к Павелецкому вокзалу и прилегающим к нему улицам стали стекаться желающие сопроводить прах вождя к Дому Союзов. Именно там, согласно решению похоронной комиссии, должна была состояться церемония гражданского прощания с председателем СНК.
Ровно в час дня Траурный поезд прибыл на Павелецкий вокзал. Кремлевский шофер Степан Гиль, бывший и телохранителем, и водителем Ленина одновременно (именно ему было поручено доставить на автосанях в Горки предназначавшийся для похорон красный гроб), засвидетельствовал: «у вокзальной площади, на перроне и на улицах – сотни тысяч людей». Когда заиграл траурный марш, то «несмотря на лютый мороз» все, включая детей, обнажили головы[12].
С Павелецкого вокзала до здания Дома Союзов на Охотном ряду соратники, попеременно меняя друг друга, без всяких катафалков понесли гроб с телом Ленина на руках. Маршрут движения процессии «по городу, взятому им у господ»[13] был строго определен Комиссией под председательством Дзержинского: площадь Павелецкого вокзала – Зацепский вал – Кузнецкая улица – Климентовский переулок – Пятницкая улица – Чугунный мост – Балчуг – Москворецкий мост – Красная площадь – проезд между Историческим музеем и Кремлевской стеной – площадь Революции – площадь Свердлова – Дом Союзов[14]. На всем протяжении маршрута процессии, особенно по мерее ее продвижения к центру, к колонне, шествовавшей за гробом, присоединялись все новые тысячи людей. Достигнув по приближении к Кремлю нескольких сот тысяч человек, траурное шествие по факту переросло в грандиозную манифестацию московского пролетариата.
Говоря о масштабах развернувшегося в Москве прощания с вождем, следует обратить внимание на следующее важное обстоятельство. Несмотря на необычайно массовый характер траурных мероприятий, охвативших не один только центр советской столицы, но, безусловно, большую ее часть (многолюдные траурные собрания и митинги на протяжении всех пяти дней прощания с Лениным проходили в большинстве районов, на всех крупных предприятиях и в трудовых коллективах), не было зафиксировано не единого случая нарушения норм общественного порядка или сбоя в проведении похоронного церемониала.
Последнее выгодно разнилось с событиями 6-9 марта 1953 года в Москве, когда прощание с И.В. Сталиным обернулось трагической давкой, спровоцированной не столько выставленными бронетранспортёрами и грузовиками на улицах города, сколько слабой организационной подготовкой со стороны Похоронной комиссии при Совете Министров СССР. При том, что некоторые исследователи усматривают умышленные действия части высшего политического руководства страны по дезорганизации прощания с их вчерашним лидером (здесь чаще всего указывают на фигуру несостоявшегося «реформатора системы» Берия), бросается в глаза другое. А именно: безусловная растерянность членов новоявленного «коллективного руководства», за исключением, пожалуй, все того же вездесущего Лаврентия Павловича, от которого вскоре его «соратникам» дружно предстояло избавиться. Растерянность руководства, порождённая годами безынициативности и конформизма, прикрывавшихся личным авторитетом Сталина, не могла, в свою очередь, не отразиться и на общей атмосфере тотчас после ухода последнего. Не могла не породить в массах ощущение смятения и неуверенности, что, собственно, и вылилось в стихию и неразбериху на московских улицах в дни, которые с легкой руки поэта Алексея Суркова едва ли не официально именовались советскими газетами не иначе как «великим прощанием»[15].
Следует признать, что не в пример членам «коллективного руководства» образца марта 1953-го, руководителям государства Советов и лидерам РКП (б) в январе 1924 года (и это при всех еще «многих недостатках в организации Советской власти»[16], на которые при жизни не единожды указывал сам Ленин), удалось обеспечить подлинно железную дисциплину масс и более того – их самоорганизацию.
В соответствующем обращении «Комиссии Президиума ЦИК Союза ССР по организации похорон Вл. Ил. Ленина» (так в оригинале. – С.Р.) от 22 января особо оговаривалось, что всем желающим «сотням тысяч московского населения» (т.е. еще без учета многочисленных делегаций как Российской Федерации, так и Союза ССР в целом) будет дана возможность «отдать последний долг Владимиру Ильичу Ленину», «но только соблюдая строжайший порядок, население Москвы, теснящееся на улицах во время похорон… сможет избежать опасной давки и многочисленных несчастных случаев». С этой целью, председатель Комиссии Ф.Э. Дзержинский обращал внимание на необходимость со стороны «провожающих строго исполнять все распоряжения и указания распорядителей во время следования тела Владимира Ильича с Павелецкого вокзала в Дом Союзов, а также и в день похорон во время погребального шествия»[17].
Одновременно с постановлением Комиссии Президиума ЦИК последовал вполне логичный и более чем своевременный «Приказ по гарнизону Москвы и войскам Московского Военного Округа № 8» за подписью начальника гарнизона и командующего войсками Николая Муралова. Учитывая ожидаемый наплыв желающих проститься с В.И. Лениным, а также экстремальные погодные условия в дни похорон, начальнику санитарной части города Приказом Н.И. Муралова предписывалось на всем протяжении маршрута процессии «открыть своим распоряжением врачебные пункты к 9 часам утра… Обеспечить пункты медикаментами, перевязочными средствами и опознавательными знаками». Кроме того, устанавливалось посуточное дежурство медицинского персонала, непосредственно в самом здании Дома Союзов.
Итогом подобной, практически непрерывной (начиная с позднего вечера 21 января) работы Комиссии под председательством Дзержинского стало отсутствие любых мало-мальски значимых эксцессов и несогласованностей в траурные ленинские дни. Молодое Советское государство в дни прощания со своим организатором и вождем впервые представало перед зачарованным миром, равно как и перед своими собственными соотечественниками, мощным самоорганизующимся организмом. Потоки его колоссальной энергии решительно и уверенно направлялись тогда еще абсолютно здоровой мобилизующей массы силой – «воюющей партией» с подлинно большевистским коллегиальным руководящим ядром во главе. Сплоченным и вдохновляемым политическим и организационным гением усопшего.
Председатель Исполкома Коминтерна и член ленинского Политбюро Григорий Зиновьев в передовой «Правды» от 30 января 1924 года отмечал: «700 тысяч людей прошли через этот [Колонный] зал за четыре дня. И эта волна катилась бы дальше, если бы в субботу перед похоронами она не была приостановлена. Величавее этой картины не видел мир. Толпа сорганизовалась сама. Пять милиционеров легко справлялись с задачей охраны порядка там, где было 50 тыс. людей. Дело просто: эти 50 тысяч сами соблюдали порядок. Молча, охваченная одной мыслью, спаянная одним чувством, эта безбрежная масса сама сорганизовала себя. Можно было почти физически слышать, как гений Ильича шевелил крыльями над этой изумительной народной массой.
Все были как-то чрезвычайно мягки, вежливы и добры друг к другу. Все как бы заглядывали друг к другу в глаза, ища утешения и понимания. Лица стали выразительнее. Каждый переживал исторический момент, и это запечатлелось на каждом лице. Бесконечным могучим потоком волна эта вливалась в Колонный зал и оттуда через ряд других дверей столь же организованно выливалась назад. Как море ласкает утес, так эта могучая людская волна ласкала глазами мёртвое тело любимого, родного, друга народа.
Уйти из этого зала было невозможно. Часами простаивал каждый из нас, наблюдая эту прекрасную толпу, вбирая в себя ее чувства. Нельзя было оторваться от этой картины. И днем, и в пять часов утра вы находили здесь сотни самых занятых товарищей. А толпа все шла и шла – все более прекрасная, все более спаянная. Рабочая масса второй раз переживала свою революцию… Простой народ, одухотворенный идеями Ленина, сымпровизировал эти похороны вместе с нами»[18].
Словно предвосхищая и оправдывая одновременно еще одну стихийную, коллективную импровизацию, связанную с последующим особым выбором способа и формы погребения покойного, Зиновьев, не скупясь на эмоции, восклицал: «Как хорошо, что решили хоронить Ильича в склепе! Как хорошо, что мы вовремя догадались это сделать! Зарыть в землю тело Ильича – это было бы слишком уже непереносимо…»[19].
Заметим, что по-прежнему речь шла исключительно о том, чтобы еще некоторое время сделать возможным обозревать лицо покойного в склепе у Кремлевской стены. До исторического решения о долговременном бальзамировании останков пролетарского вождя оставалось ровно два месяца.
Массы и вождь: в сердцевине Истории
Похоронная процессия, начавшаяся в далеких Горках, завершилась в Колонном зале Дома Союзов, который к тому моменту был полностью подготовлен к церемонии прощания. Общий маршрут движения колоны от Большого Дома в Горках до центра Москвы занял в общей сложности шесть часов. С семи часов вечера к Дому Союзов многотысячным сплошным потоком устремились две людские колонны, растянувшиеся на многие километры. На всем их протяжении через каждые несколько метров жгли костры.
Гроб с телом вождя, покрытый торжественным красным крепом, был установлен на невысоком постаменте в самом центре зала, что делало его максимально открытым для обозрения. Владимир Ильич был облачен в защитный полувоенный френч. На левой стороне груди покойного к карману френча был прикреплен небольшой красный флажок – значок члена ВЦИК, высшего органа государственной власти российской советской Республики. С правой стороны – запомнившийся многим современникам орден Красного Знамени РСФСР, украшавшийся в те годы розеткой алого «революционного» банта. Интересно, что уже после бальзамирования и возведения второго деревянного Мавзолея на Красной площади, этот орден будет перемещен на левую сторону ленинского френча, что с точки зрения его статута (орден полагалось носить исключительно на левой стороне груди) было, безусловно, правильно. Коллизия состояла в другом. При жизни у Владимира Ильича Ленина не было никаких государственных наград. За исключением одной: ордена Труда Хорезмской Народной Советской Республики, судьба которого оказалась на удивление непростой.
На протяжении длительного времени после смерти вождя этот единственный орден, которым он был официально награжден при жизни, незаслуженно пылился в запасниках Центрального Музея В.И. Ленина, пока в недрах партийного архива не были, наконец, обнаружены давно затерявшиеся сопроводительные документы. Тогда и выяснилось, что замысловатый «восточный значок», является высшей государственной наградой одной из самых первых и самых крупных советских республик Средней Азии: Хорезмской Народной (с октября 1923 – Социалистической Советской) Республики, просуществовавшей на политической карте страны с апреля 1920 по осень 1924 года.
О мотивах награждения этим «экзотическим» орденом руководителя российской социалистической революции долго гадать не пришлось. Оказалось, что почетным председателем Первого Всехорезмского Народного курултая (съезда), на котором 27 апреля 1920 года и была провозглашена Республика, его делегаты избрали именно В.И. Ленина – «искреннего друга и учителя трудящихся масс Востока». Вот почему сразу после учреждения ордена (аккурат ко второй годовщине хивинской революции в апреле 1922 г.) не возникло ни малейших сомнений в том, кто должен стать его первым заслуженным кавалером. В августе 1922 года, ввиду отсутствия главы Совета Народных Комиссаров РСФСР в Москве (вождь, как известно, находился на лечении в Горках), официальная делегация советского Хорезма передала орден Труда Республики вместе со всеми сопроводительными к нему документами в секретариат Совнаркома для последующего его вручения В.И. Ленину. На этом эпизод с награждением главы первого рабоче-крестьянского правительства Советской России, собственно, и завершился.
Иная история сложилась с орденом Красного Знамени – первой официальной наградой Советского государства. Дело в том, что данным орденом Владимир Ильич никогда не награждался – ни при жизни, ни посмертно. Откуда в таком случае этот орден оказался на френче вождя во время прощания с ним в Доме Союзов, а в последующем, вплоть до 1941 года, неизменно пребывал на его облачении в Траурном зале ленинской усыпальницы у Кремлевской стены? Поиск ответа на данный вопрос вновь возвращает нас к уже приводившемуся выше замечанию Г.Е. Зиновьева относительно «коллективной импровизации» (или точнее, самоорганизации масс) в ходе ленинских похорон.
Впервые орден Красного Знамени появился на груди покойного еще в Горках. За день до отправки тела Ленина в Москву, когда в Большой Дом усадьбы началось массовое паломничество местных крестьян, управляющий делами Совнаркома Николай Горбунов собственноручно снял с лацкана своего пиджака орден Красного Знамени за номером 4274 и приколол его к ленинскому френчу. (Впоследствии Н.П. Горбунову был выдан дубликат награды, а оригинал ордена в Мавзолее пережил его самого: в феврале 1938 года Горбунов был необоснованно репрессирован и в том же году расстрелян). Имеется информация, что примеру Горбунова уже во время прощания с Лениным в Москве последовали и некоторые другие. Однако дальнейшая судьба этих наград так и осталась неизвестной.
Так, например, один из орденов Красного Знамени был прикреплен к венку, возложенному в Колонном зале, делегацией Военной Академии РККА. Сообщается также, что еще один орден был передан в фонд похоронной комиссии неким, так и оставшимся неизвестным ветераном Гражданской войны, якобы просившим «передать» этот свой орден покойному. Данный эпизод был отражен в «Балладе о наградах» поэтом Яковом Хелемским, а орден Н.П. Горбунова на груди вождя запечатлела в своем стихотворении «Пять ночей и дней» поэтесса Вера Инбер («…И потекли людские толпы, / Неся знамена впереди, / Чтобы взглянуть на профиль желтый / И красный орден на груди»).
Впрочем, не одна только Вера Инбер была в числе тех, которые в те дни «в Москве не спали из-за того, что он уснул».
Доподлинно известно, что несколько раз (!) перед гробом Ленина удалось пройти поэту Владимиру Маяковскому. Очевидец тех дней Л.Никулин вспоминал, как несколько раз подряд Маяковский заходил в помещение редакции «Рабочей газеты», чтобы отогреться (редакция располагалась в более не существующем здании близ нынешней гостиницы «Москва»), а после «опять и опять» шел «в самый конец очереди, где-то за Страстным монастырем, чтобы еще раз… пройти через Колонный зал[20]».
В длинной очереди, выстроившейся к гробу вождя, вполне закономерно оказался и другой русский гений – Сергей Есенин. Символично, что место в многокилометровой очереди поэт, также как и Маковский, занял в районе бывшего Страстного монастыря, строго напротив которого до начала 1950-х стоял никогда не дававший покоя Есенину-поэту памятник А.С. Пушкину. Ныне, видя в Есенине исключительно поэта-лирика и в упор не замечая в нем поэта-гражданина с однозначной и ярко выраженной общественно-политической позицией, многие предпочитают не вспоминать, что теме постижения Ленина поэт впоследствии посвятил не мало своих поэтических образов и строк.
В стихотворении «Капитан земли» (написано 17 января 1925 года, т.е. аккурат к первой ленинской годовщине) Есенин и того больше – настаивает на принципиальной «несродности» мотивов народной русской революции 1917 года с событиями «удалого» «русского бунта» прошлых столетий. («Нет! / Это не разгулье Стеньки! / Не пугачевский / Бунт и трон!»). В событиях Октября Есенин усматривал мотивы глубоко народного и одновременно планетарного характера – строго осмысленное движение, берущее свое начало в самих народных низах и их обостренной потребности в социальной справедливости и свободе. Именно это, по мысли поэта, и позволило «русскому» Октябрю претендовать на «всепланетность» и универсальность. Стать по факту прологом революции мировой, а, следовательно, и предрекаемой поэтом Инонии – сказочно иной страны-коммуны, «где живет божество живых».
Но категорически не признав в Октябре «бессмысленного русского бунта», поэт даже не думал отказывать ему в другом – в праве быть подлинным социальным творчеством народа. Вот почему и Ленин у Есенина – «слегка суров и нежно мил» – «он много мыслил по-марксистски, совсем по-ленински творил». Об этом мало кто задумывается, но именно в этой, всего в одной поэтической строке содержится политически точная отповедь всем тем, которые как тогда, так и теперь продолжают рассматривать события русской пролетарской революции преступно однобоко. Одни – абсолютизируя «национал-большевистский» тезис о том, что революция в России произошла не «по Марксу», а исключительно «по Ленину». Другие – продолжая твердить о ее глубоко «антинациональном» («троцкистско-ленинском», «антирусском», и т.д.) посыле.
Нам неизвестно, думали ли о чем-то подобном люди, упорно и стойко ожидавшие своей очереди на пути к Дому Союзов, но рукописи, которые, как известно, не горят, беспристрастно доносят до нас тогдашние мысли и чувства современников. И те, которые были запечатлены ровно в те самые дни, и те, что легли на бумагу много позднее.
Писатель Михаил Булгаков был в числе тех многих, которые прошли через Колонный зал. Фиксируя увиденное и прочувствованное в те дни, он писал: «Лежит в гробу на красном постаменте человек. Он желт восковой желтизной, а бугры лба его лысой головы круты. Он молчит, но лицо его мудро, важно и спокойно. Он мертвый. Серый пиджак (На самом деле – френч. – С.Р.) на нем, на сером красное пятно – орден Знамени. Знамена на стенах белого зала в шашку – черные, красные, черные, красные. Гигантский орден – сияющая розетка в кустах огня, а в сердце ее лежит на постаменте, обреченный смертью на вечное молчание человек. Как словом своим на слова и дела подвинул бессчетные шлемы караулов, так теперь убил своим молчанием караулы и реку идущих на последнее прощание людей. Молчит караул, приставив винтовки к ноге, и молча течет река. Все ясно. К этому гробу будут ходить четыре дня по лютому морозу в Москве, а потом в течение веков по дальним караванным дорогам желтых пустынь земного шара, там, где некогда, еще при рождении человечества, над его колыбелью ходила бессменная звезда»[21].
Свидетельствует Константин Паустовский: «Кострами и дымами Москва была окрашена в черно-красный траур. Черно-красные повязки были надеты на рукавах у людей, следивших за бесконечной медленной толпой, продвигавшейся к Колонному залу, где лежал Ленин.
Очереди начинались очень далеко, в разных концах Москвы. Я стал в такую очередь в два часа ночи у Курского вокзала. Уже на Лубянской площади послышались со стороны Колонного зала отдаленные звуки похоронного марша. С каждым шагом они усиливались, разговоры в толпе стихали, пар от дыхания слетал с губ все судорожнее и короче. Кто-то запел вполголоса… но тотчас замолк. Любой звук казался ненужным среди этой полярной ночи. Только скрип и шорох многих тысяч ног по снегу был закономерен, непрерывен, величав, – к гробу шли люди с окраин, из подмосковных поселков, с полей, с остановившихся заводов. Шли отовсюду.
Молчание застыло над городом. Даже на далеких железнодорожных путях не кричали, как всегда, паровозы. Страна двигалась к высокому гробу, где среди цветов и алых знамен не сразу можно было рассмотреть изможденное лицо человека с большим бледным лбом и закрытыми, как бы прищуренными глазами.
Шли все. Потому что не было ни одного человека, на жизни которого не отразилось бы существование Ленина, ни одного, кто бы не испытал на себе его волю. Он сдвинул жизнь. Сдвиг этот был подобен исполинскому геологическому сбросу, встряхнувшему Россию до самых недр.
В промерзшем насквозь Колонном зале стоял пар от дыхания тысяч людей. Время от времени плавное звучание оркестров разбивали пронзительные плачущие крики фанфар. Но они быстро стихали, и снова мерно звучал оркестр, придавая печали торжественность, но не смягчая эту печаль.
Со мной в толпе шел капитан дальнего плавания, сотрудник морской газеты ”На вахте” Зузенко – мой сосед по даче в Пушкине. Мы медленно прошли мимо гроба и замедляли шаги, стремясь в последнем взгляде удержать увиденное – лицо Ленина, его выпуклый лоб, сжатые губы и небольшие руки.
Он был мертв, этот человек, стремительно перекроивший мир. Каждый из нас думал о том, что теперь будет с нами. Куда пойдет страна? Какая судьба ждет революцию? Казалось, что время застыло. Эпоха отыграла свое, замолкла, и вряд ли кто-нибудь сможет удержать ее на прежнем пути.
– Наши дети, – сказал Зузенко, когда мы вышли из Колонного зала, – будут завидовать нам. Если не вырастут круглыми дураками. Мы влезли в самую середину истории. Понимаете?
Я это прекрасно понимал, как все, кто жил в то тревожное и молниеносное время. Ни одно поколение не испытало того, что испытали мы. Ни такого подъема, ни таких надежд, ни такой жути, разочарований и побед. Зеленых от голода и почернелых от боев победителей вела только непреклонная вера в торжество грядущего дня»[22].
Поэт Андрей Белый не мог не усмотреть в происходящем высокого символизма, а еще – катастрофически скорое, стремительное наступление «великого будущего», – возможно, целого периода мировой истории, а, возможно, даже новой цивилизации, шифры которой еще только предстояло «вычитать» и разгадать современникам. В частной переписке поэт-символист отмечал: «Мы не учитываем грандиозности того, что происходит в мире. Москва представляла собой в дни похорон невиданное зрелище… А жест остановки движения по всей России, а ревы гудков по всей России? Лица, бывшие у гроба Ленина, возвращались потрясенные; все было так устроено, чтобы вызывать впечатления физического бессмертия; с людьми делалась истерика у гроба… А обелиск, внутри которого можно будет еще долго видеть лицо Ленина, – разве это не напоминает все о каком-то новом культе; не вступаем ли мы в какой-то новый период, подобный периоду египетскому…»
«Я когда-то…– продолжал А.Белый – жил с чувством, что ”великое будущее” приближается, жил с чувством, что ”серенькие, понятные будни” – кругом; будущее казалось ”непонятным, великим”; и это будущее пришло; и оно не обмануло; оно, может быть, иному будет казаться и мрачным, но оно – ”велико”…»
Между тем неумолимо приближался день похорон. О процедуре погребального шествия с точностью до минуты общественность информировали советские газеты. «Завтра в 4 часа дня весь мир хоронит великого вождя всех трудящихся. На 5 минут все замрет». – Информировала трудящихся столицы в своем субботнем, дневном выпуске от 26 января «Вечерняя Москва»[23]. В экстренном выпуске «Вечерки», вышедшем ранним утром того же дня, под общим заглавием «Погребение Председателя Совета Народных Комиссаров Союза ССР и РСФСР Владимира Ильича УЛЬЯНОВА (ЛЕНИНА) состоится в воскресенье 27-го января в 16 (4 ч. дня) часов», размещались материалы, которые в деталях, практически поминутно, расписывали проведение погребальной процедуры[24].
В заметке «Где будет похоронен великий борец и страдалец» «Бурят-Монгольская Правда» за 26 января сообщала: «Ленин будет похоронен на Красной Площади, между каменной трибуной и статуей рабочего»[25].
«Сегодня русский и международный пролетариат опускает в могилу тело Владимира Ильича Ленина», информировала читателей утром 27 января «Советская Сибирь». Примечательно, что «передовой» материал «СЕГОДНЯ ХОРОНИМ ЛЕНИНА» соседствовал на первой полосе издания с расшифровкой радиообращения председателя Коминтерна Г.Е. Зиновьева «Кончина Ленина и задачи ленинцев»[26]. С аналогичным, только куда более крупным заглавием, чем у «Советской Сибири», ранним утром 27 января вышла и партийная «Правда»[27]. Над заглавием, во всю ширину газетной полосы размещался графический рисунок классика советского плаката Дмитрия Моора, изображавший десятки тысяч человеческих рук, несущие «на спинах рыданий и маршей» ленинский саркофаг.
В 12 часов ночи допуск в Колонный зал был прекращен. У гроба Ленина происходят последние смены участников почетного караула. Поочередно меняя друг друга через каждые десять минут, в него заступали: Зиновьев, Сталин, Калинин, Каменев, Бухарин, Рыков, Молотов, Томский, Дзержинский, Чичерин, Петровский и Сокольников, Куйбышев, Орджоникидзе, Пятаков, Енукидзе. Причем каждые из четырех представителей партийно-государственных органов неизменно дополнялись четырьмя представителями от рабочих делегаций. В 8 часов 50 минут место в последнем карауле заняли Красин, Андреев, Мочутовский, Браун, Чубарь, Самойлов, Кржижановский, Кожевников. Зал заполнился представителями ЦК РКП (б), Исполкома Коминтерна, ЦИКов и Совнаркомов СССР и РСФСР, различных делегаций. В 8.55 исполняется революционный марш «Вы жертвою пали», а следом – «еще более гордо, чем всегда… торжественно, как клятва навеки»[28] – государственный гимн «Интернационал». В 9 часов 20 минут гроб выносят из Дома Союзов. Над гробом, сообщает «Вечерняя Москва», три наклонённых знамени: ЦК РКП, Коминтерна и Общества бывших политкаторжан. Миновав площади Свердлова и Революции, торжественно-скорбная процессия вступила на Красную площадь.
В 9 часов 45 минут красный гроб был установлен на специальном временном постаменте-помосте прямо напротив «покрытого многочисленными венками большого склепа». Начались выступления ораторов, сменившиеся затем многочасовым (в две колонны по восемь человек в ряду) шествием мимо гроба Ленина на траурном постаменте. К моменту начала процессии температура в Москве опустилась ниже тридцати пяти градусов. Каждые несколько минут на возвышении у гроба меняется почетный караул. В 3.55 Сталин, Зиновьев, Каменев, Дзержинский, Молотов, Бухарин, Томский, Рудзутак «поднимают с возвышения горб и несут его к склепу». В 4 часа «вниз по деревянным лестницам склепа сносят гроб. Он устанавливается на покрытом красной материей возвышении». В 4 часа 3 минуты «перед склепом, на площади, сплошь заполненной людским потоком, все, как один человек, поют траурный марш». Последний сменяется «бодрыми звуками мощного ”Интернационала”». После этого участники колонн, еще не успевшие пройти мимо гроба до его погребения в мавзолее, вновь начинают движение мимо невысокого монументального куба, воздвигнутого в самом сердце площади. По сообщениям прессы, последние ряды колонны, замыкавшие траурное народное шествие, прошли по площади в седьмом часу вечера.
Всего, по разным данным, за время прощания с основателем первого социалистического государства на планете, мимо его гроба в Доме Союзов прошли от 900 тысяч до 1 миллиона человек[29]. Почетный караул несли до 9.300 тысяч. За все это время на гроб вождя возложили до тысячи венков, а мимо гроба по Красной площади пронесли до 10 тысяч знамен[30]. Аналогичные масштабные мероприятия прошли по всему Советскому Союзу. При этом многие траурные делегации продолжали пребывать в Москву в надежде успеть посетить временный склеп с установленным в нем гробом Ленина.
Подводя итоги пятидневному прощанию с прахом вождя, главный редактор газеты «Известия ВЦИК», публицист и историк Юрий Стеклов писал: «В воскресенье 27 января Красная Москва хоронила Ленина… Русский народ хоронил своего величайшего вождя. Именно народ… весь народ, кроме, быть может, ничтожных отщепенческих единиц, ощутил смерть Ленина как величайшую национальную потерю». «Такой колоссальной демонстрации, – отмечал Ю.Стеклов, – Москва еще не видала».
И еще небезынтересное замечание редактора «Известий» – между прочим, ветерана российского революционного движения. «До смерти Ильича, – особо подчеркивал Стеклов, – мы и сами не представляли себе, насколько он популярен в широчайших массах, насколько популярно его дело, какие глубокие корни пустила социальная революция во всех группах населения Советского Союза. Мы сами этого не знали, а еще меньше это знали наши враги. Но теперь и сами ожесточенные противники должны признать, что дело Октябрьской революции есть дело всего русского народа, что советская власть неискоренима, и что никому не удастся вырвать ее из сердца миллионов и миллионов трудящихся. Ленин и за гробом продолжает служить делу социальной революции»[31].
Но вот что важно отметить. Одно дело, когда подобное писали люди, разделявшие идейно-политические установки усопшего или тем более при жизни бывшее его сподвижниками, но дело другое, когда схожие мысли высказывали его идейные, порой даже непримиримые оппоненты.
Прекрасно отдавая себе отчет, что прощание с В.И. Лениным стало важнейшим явлением общественной жизни страны, по факту – свидетельством глубочайшей легитимации утвердившегося в России политического строя и массовой с ним солидарности, «выраженной миллионами людей, стоявших с непокрытыми головами 27 января»[32], свое отношение к покойному вынуждены были обозначить и церковные иерархи.
Так, уже 25 января в ряде центральных советских газет («Правда», «Известия ВЦИК», «Вечерняя Москва») были опубликованы слова соболезнования «правительству Союза Советских Республик по поводу тяжкой утраты, понесенной им в лице неожиданно скончавшегося Председателя Совета Народных Комиссаров В.И. Ульянова (Ленина)» за подписью Патриарха Тихона (Василия Беллавина). Как сообщалось, копии указанного письма в редакции советских изданий Тихон собственноручно разослал накануне.
Одновременно с опубликованным письмом, корреспондент «Вечерней Москвы», взял краткий комментарий у бывшего Патриарха как по вопросу его личного отношения к покойному, так и по вопросу участившихся (судя по всему массовых) случаев поминовения Председателя рабоче-крестьянского правительства посредством РПЦ. «В беседе с представителем печати, – сообщала читателям «Вечерняя Москва», – бывший патриарх Тихон заявил: В.И. Ленин не был отлучен от православной церкви, поэтому всякий верующий имеет право и возможность его поминать. Хотя, сказал Тихон, мы идейно и расходились с Лениным, но я имею сведения о нем, как о человеке добрейшей, поистине христианской души». Относительно участия официального церковного духовенства в церемонии погребения Председателя Совнаркома республики, Тихон вполне резонно отметил, что «считал бы оскорблением памяти Ленина (а отнюдь не наоборот! – С.Р.), его близких и семьи, если бы православное духовенство участвовало в похоронах, ибо Ленин никогда не выражал желания, чтобы православное духовенство провожало его тело»[33].
Важно подчеркнуть, что во всех без исключения газетных публикациях тех дней Тихон неизменно именуется «бывшим Патриархом»: к тому моменту он был отлучен от высшей церковной власти представителями «обновленцев» – целого движения в рамках официального российского православия, которому на короткий период удалось взять верх в РПЦ и даже получить официальное над ней руководство. Новые церковные иерархи также сочили своим долгом выразить соболезнования Советской власти по случаю кончины ее признанного организатора и вождя. Соответствующее обращение «В Центральный Исполнительный Комитет СССР Председателю М.И. Калинину» было опубликовано советскими и партийными СМИ одновременно с письмом Тихона. (Примечательно, что оба указанных заявления публиковались под общим газетным заголовком «В церковных кругах», чем подчеркивалась «равноудаленность» от Советского государства обеих противостоявших друг другу групп внутри РПЦ).
В указанном обращении председатель «Священного Синода российской православной церкви» в 1923-1925 гг. митрополит Евдоким (в миру Василий Мещерский) выразил «искреннейшее сожаление по случаю смерти великого освободителя нашего народа из царства великого насилия и гнета на пути полной свободы и самоустроения», «великого борца и страдальца за свободу угнетенных, за идеи всеобщего подлинного братства». Одновременно с этим, словно перекликаясь с обнародованным в «Вечерней Москве» комментарием Тихона, глава Священного Синода провозглашал: «Вечная память и вечный покой твоей многострадальной, доброй и христианской душе…»
«Мы знаем, – заявил от имени Священного Синода Евдоким, – что его (В.И. Ленина. – С.Р.) крепко любил народ. Пусть могила эта родит еще миллионы новых Лениных и соединит всех в единую великую братскую, никем неодолимую семью». И далее: «Грядущие века да не загладят в памяти народной дорогу к его могиле, колыбели свободы всего человечества. Великие покойники часто в течение веков говорят уму и сердцу оставшихся больше живых. Да будет же и эта отныне безмолвная могила неумолкаемой трибуной из рода в род для тех, кто желает себе счастья»[34].
Приведенные выше заявления интересны сразу по нескольким причинам. Но прежде всего – своим содержанием. Само их существование – важный аргумент в деле противодействия попыткам т.н. «деленинизации» России, которую в качестве повестки дня то и дело пытаются навязать обществу, в том числе посредством реакционного духовенства РПЦ. На другое, пожалуй, даже решающее обстоятельство, справедливо обращает внимание общественности историк и публицист Александр Майсурян[35].
На момент указанной публикации в «Известиях» (т.е. на 25 января 1924 года), отмечает он, Мавзолея на Красной площади еще даже не существовало: сотрудники мастерской Щусева приступили к сооружению первого, временного склепа-мавзолея ровно в этот день. Что же касается вопроса о постоянном монументальном сооружении над могилой вождя, то он переносился на более отдаленную во времени перспективу, когда для этого появятся более благоприятные погодные условия.
Если говорить о проектах будущей усыпальницы, то их в то время также еще не существовало – первое развернутое предложение Л.Б. Красина относительно ее устройства появилось в «Известиях» только 7 февраля 1924 года[36]. А, значит, ни о какой трибуне, как элементе данного сооружения, речи также пока не шло. (На официальном уровне идея общественной трибуны над ленинской усыпальницей также была впервые обнародована именно Л.Б. Красиным). При этом единственное, в чем сомнения не было в то время ни у кого – так это в том, что Мавзолей на Красной площади будет представлять собой «склеп, предназначенный для широкого общения с массами народа»[37]. Т.е. по факту станет «неумолкаемой трибуной» «для тех, кто желает себе счастья». Таким образом, до конца еще даже не оформленная идея гробницы-трибуны, не единожды возникавшая в траурные январские дни 1924 года, наиболее четко была обозначена именно иерархами РПЦ. И в этом нет ничего удивительного.
Уже современникам – таким, например, как поэт Владимир Маяковский или один из первых партийных биографов В.И. Ленина Емельян Ярославский, было очевидно, что Мавзолей – это не о смерти. И даже не о бессмертии прижизненного ленинского облика в траурном зале его всемирно известной усыпальницы. Мавзолей – это о бессмертии грандиозного социального проекта, «ради которого жил и умер Ленин»[38], силой мысли и энергии которого он и был реализован сначала в России, а следом и далеко за ее пределами. Именно по этой причине любые попытки дегероизации Ленина путем его «перезахоронения» заранее обречены. Ведь как бы не покоился этот «великий борец и страдалец» – в прозрачном, стеклянном саркофаге или в закрытой от человеческих глаз мраморной гробнице[39] – к его делу никогда «не зарастет народная тропа».
Рузанов Станислав Александрович,
историк, секретарь ЦК Объединенной коммунистической партии
[1] Маяковский В.В. «Владимир Ильич Ленин», поэма. 1924.
[2] Костин Н.Д. Год ночей. В.Ульянов (Ленин) в Кремле и Горках: покушение, болезнь и смерть. М., 1998. Электронная версия издания: http://www.duel.ru/publish/kostin/n_costin_ogl.htm (Дата обращения: 1.08.2017)
[3] Ленин В.И. ПСС. Т.45. С.346
[4] Там же. С.345
[5] Костин Н.Д. Указ. соч.
[6] Троцкий Л.Д. Моя жизнь. М. 2014. С.415.
[7] Цит. по: Котырев А.Н. Мавзолей В.И. Ленина. Проектирование и строительство. М., 1971. С.29
[8] Цит. по: Котырев А.Н. Мавзолей В.И. Ленина. Проектирование и строительство. М., 1971. С. 19-20
[9] Валентинов Н. (Н.Вольский). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. М., 1991. С.87
[10] У великой могилы. Издание газеты «Красная звезда». М., 1924.
[11] Мастера советского искусства. С.Д. Меркуров. Изд. «Советский художник». М. – Л., 1950. Курсив наш. – авт.
[12] Гиль С.К., Мальков П.Д. Записки кремлевских телохранителей. М., 2016. С. 238.
[13] Маяковский В.В. «Владимир Ильич Ленин», поэма. 1924.
[14] У великой могилы. Издание газеты «Красная звезда». М., 1924. С.16.
[15] «Правда», № 68 от 9.03.1953.
[16] Ленин В.И. ПСС. Т.38. С.238
[17] У великой могилы. Издание газеты «Красная звезда». М., 1924. С.16.
[18] «Правда», № 23 от 30.01.1924. Сохранены орфография и стиль оригинала. Курсив наш. – авт.
[19] Там же. Курсив наш. – авт.
[20] Михайлов А.А. Маяковский. ЖЗЛ. М., 1988. С.320.
[21] Цит. по: Вострышев М.И. Москва сталинская. Большая иллюстрированная летопись. М., 2008. С.164
[22] «Огонек», 1962, № 4. С. 10-11.
[23] «Вечерняя Москва», № 22 от 26.01.1924.
[24] «Вечерняя Москва», № 21 от 26.01.1924.
[25] «Бурят-Монгольская Правда», № 21 от 26.01.1924.
[26] «Советская Сибирь», № 22 от 27.01.1924.
[27] «Правда», № 22 от 27.01.1924.
[28] «Вечерняя Москва», № 23 от 28.01.1924.
[29] Сульдин А.В. История СССР. Хроника великой страны. 1917-1991. М., 2016. С.112; «Вечерняя Москва», № 22 от 26.01.1924.
[30] Здесь и выше: «Вечерняя Москва», № 23 от 28.01.1924.
[31] «Известия», № 23 от 29.01.1924.
[32] Тумаркин Н. Ленин жив! Культ Ленина в Советской России. СПб, 1997. Электронная версия издания: http://bookitut.ru/Lenin-zhiv-Kuljt-Lenina-v-Sovetskoj-Rossii.html (дата обращения: 30.06.2017).
[33] «Вечерняя Москва», № 20 от 25.01.1924.
[34] Здесь и выше: «Известия», № 20 от 25.01.1924. Курсив наш. – авт.
[35] Майсурян А.: https://maysuryan.livejournal.com/469669.html (дата обращения: 30.06.2017).
[36] «Известия» от 7.02.1924.
[37] «Вечерняя Москва», № 20 от 25.01.1924.
[38] Ярославский Ем. Биография Ленина. М., 1934.
[39] Абрамов А.С. Правда и вымыслы о кремлевском некрополе и Мавзолее. М., 2005. С.268